Детей войны второй раз оставляют без крова

Небольшой домик в Бетлице на неширокой улочке ничем не выделяется из ряда ему подобных. Многие годы в нём живёт Александра Александрова. Через несколько месяцев ей исполнится 80. Передвигается женщина с трудом, опираясь на костыль, плохо видит и слышит.

Александра Васильевна — бывшая несовершеннолетняя узница фашизма.

С вещами — на выход!

В 2014 году комиссия подтвердила, что пенсионерка нуждается в жилье: своего угла у неё нет, ютится у родственников. Суд обязал министерство труда и социальной защиты выдать женщине сертификат на приобретение квартиры.
Тогда ей казалось, что все беды позади. Пере­едет она в однушку в Калуге, поселится вместе с дочерью, которая работает в областном центре, снимая квартиру. Но прошло уже больше двух лет, а въехать в заветные квадратные метры Александра Васильевна до сих пор не может: министерство денег по сертификату застройщику не перечислило.

В начале декабря пенсионерке пришло «письмо счастья» — предупреждение, что, если в течение 30 дней застройщик не получит денег, то договор с ней в одностороннем порядке будет расторгнут.

— Дом, в котором я живу, выставлен на продажу. Когда я об этом узнала, даже не испугалась. Ну кто купит жильё в такой глуши? Да и уверена была, что к тому времени справлю новоселье. На днях приходила женщина, смотрела избу — она ей понравилась. Конечно, мои близкие — люди совестливые, на улицу не выставят. Я сама, если дом захотят купить, здесь не останусь. Сниму себе что-нибудь в Бетлице.

Круги ада

Пенсионерка признаётся, что жить в доме без удобств, где так холодно, что приходится чуть ли не в шапке спать, а туалет — на улице, невыносимо.

— Здесь оставаться уже ни сил, ни здоровья нет, — вытирая слёзы, говорит Александра Васильевна. — Боюсь, плохо станет — упаду и буду валяться. Кто узнает? Правда, дочка звонит по нескольку раз в день — по утрам и вечерам. Очень тяжело. Вспоминают о нас только по большим праздникам. К 9 Мая приходит письмо-поздравление от президента. А по сути, мы — бывшие несовершеннолетние узники фашизма — никому не нужны. Не понимают чиновники, что нам пришлось вынести…

Жила я тогда в трёх километрах отсюда. Если через болотце пройти, будет деревня Соловьёвка. В 1942 году отца забрали на фронт. Затем пришло письмо, что он без вести пропал. Оказалось — погиб. Ему было всего 30 лет. Вскоре нашу территорию оккупировали фашисты. Мы год, если не больше, под ними жили. В деревне был маслозавод. Нацисты заставляли тех, кто держит коров, сдавать молоко. Мама разбавляла его водой. А полицай, мы его звали дядей Юрой, ей как-то сказал: «Вера, смотри! Пропадёшь!»

Недалеко от деревни протекала глубокая река, лёд образовывался толщиной в рост человека. Колодцев не было, проруби делали. Фашисты — в деревне, а мама ночью по речке — в лес, к партизанам, с хлебом и салом. Вся родня ей говорила: «Что ты делаешь? Поймают и сразу же растерзают!» Однажды она провалилась в прорубь — как выбралась, не знаю. Проболела несколько месяцев. Врачей не было. Немцы её слушали, говорили бабушке: «Её можно вылечить, но у нас нет для неё лекарств». Мама умерла в августе 1943-го. Мне было 5 лет, сестра — постарше.

А потом фашисты выгнали нас из дома, подожгли деревню. Уцелели только две избы — полицаев.

Нас погнали в Германию. По пути у меня открылся понос. Бабушка, бедная, намучилась со мной — снимала то и дело с воза на землю. А обозы идут, сколько там человек — тысячи! И полицейские с автоматами подгоняют…
На возу было только самое необходимое. С собой корову вели и мамину лошадь. Лошадь была хорошая. Немцы её отобрали, дали нам взамен чахлую. Лёдка, помню, её звали. Она даже воз не тянула — корову впрягали.
Вдоль дороги трупы в белых одеждах лежали. Столько было побитых! Фронт только прошёл, и нас сразу же погнали. Потом мне всё чёрные, лохматые чудища мерещились. Бабушка приводила старушек, которые заговоры надо мной читали, крестились и молились.

Выжившие

— Где-то под Беларусью нас отбили. Вернулись мы обратно. Пришли — жить негде. Кто посильнее был, у кого ребята-подростки, землянки выкапывали и печки-времянки делали. Нас в землянку к себе пустили дальние родственники. А весной бабушка из чего-то сделала хлевок во дворе. Сама печечку сложила. Пол земляной, а на нём и блохи, и вши. ­Обуть, надеть нечего. Бабушка лапти плела, да в слякоть они промокали. От мамы остались тонкие холсты ручной работы. Из них рубашки нам шили — жёсткие, в швах «живность» водилась. Все переболели малярией. Врач — один на всю округу — давал хинин, жёлтые такие таблетки. Бывало, выпьешь — и всё в глазах зелёное.
Колхозные поля стояли брошенными. Картофелины мёрзлые собирали, называли их тошнотиками. Из них лепёшки делали. Бабушка хорошо клубни обрабатывала, у других земля на зубах хрустела.

На лугах собирали «кашку» на лепёшки, берёзовые шишки, крапиву. До крови пальцы были стёрты. Сейчас говорят, что крапива полезна, но я даже смотреть на неё не могу.

Потом в колхозе работали за трудодни. А отоваривали их — хорошо, если зерна немного дадут. Его берегли, чтобы посеять. А кушали мякину — отработку. Теперь её и поросята есть не станут. Бабушка хлеб из мякины пекла. Бывало, хлебушка хочется, жуёшь-жуёшь, а проглотить не можешь: там «кыльки» попадаются. Когда я училась в 9-м классе, умерла бабушка. И меня стали перебрасывать по родственникам.

О своей непростой жизни Александра Васильевна не в первый раз рассказывает журналистам.

— Приезжали с Первого канала. Ребятки такие хорошие, ласковые.

В начале декабря должна была выйти программа про то, как обездоливают детей войны. Но так и не вышла. Да и вам, наверное, тоже писать запретят. Я ведь не одна такая! Нас несколько десяточков человек по области. Недавно на Октябрьской улице женщина умерла, 1933 года. Тоже бывшая узница. Ей выдали сертификат, но квартиры она так и не дождалась. И зачем нас обманывали? Ведь это бумажка, которая ничего не стоит. Чтобы получить сертификат, мне пришлось судиться с министерством. Ушло на это 70 тысяч — всё, что я откладывала на погребение.

Безнадёга

В такой же ситуации оказалась и 82-летняя Екатерина МИНАКОВА. Бывшая несовершеннолетняя узница фашизма, инвалид-колясочник живёт в деревне Якимовке Кировского района. Её дом признан непригодным для проживания: крыша течёт, изба холодная, покосившаяся. Всё удобства — на улице. Моют пожилую женщину в тазике на полу.

Екатерина Михайловна также получила «письмо счастья» с информацией о том, что в январе застройщик расторгает с ней договор.

— Сертификат бабушка получила в 2014 году по решению суда, — говорит её внук Александр МОСИН. — Как оказалось, не все застройщики работают с этим документом, лишь два или три в Калуге. 16 февраля 2015 года мы заключили договор. Деньги застройщик до сих пор не получил. Мы стали обращаться в министерство труда и социальной защиты. Министерство писало гарантийные письма.

Бабушка в тяжёлом состоянии после инсульта, одна половина тела парализована, она практически не ходит. Застройщик пошёл нам навстречу, предоставил ключи от квартиры. Я занял деньги и сделал ремонт. А перевезти бабушку все ещё не могу! У неё нет права собственности и прописки. А без прописки она не сможет получать медицинскую помощь, пенсию. Сейчас мы находимся в подвешенном состоянии. В прокуратуру обращались — нам ответили, что нарушений нет. Писали всем, кому только можно, — от губернатора до президента.

Государство взяло на себя обязательства, наверное, заведомо зная, что не будет их выполнять. Напрасно обнадёжило людей, которые и так много всего в жизни испытали.

Лучше бы и вовсе сертификатов не выдавали. Кто-то дом продал, чтобы с помощью сертификата купить квартиру, кто-то влез в долги. А теперь всех этих людей просто выставляют на улицу. Самое обидное, что у нас находятся деньги на масштабные проекты, памятники, которые больше 40 миллионов стоят — я не спорю, возможно, это и нужно. А как же люди? Неужели они не заслужили права встретить старость в нормальных условиях? Если бы я знал, чем это всё обернётся, то вместо ремонта вложил бы деньги в покупку квартиры для бабушки в Кирове. Их хватило бы на первый взнос…